Я помню, как уже с середины 1990–х годов или даже раньше Юрий Иванович стал тяготиться ЛОРКом, как хотелось ему уйти, бросить все это дело к чертовой бабушке… Но никак не находилось крыльцо, на которое можно было подбросить младенца. А оставлять младенца совсем уж без присмотра было как–то нехорошо, неловко. Вот Юрий Иванович и тянул свою бурлацкую лямку до последних дней. И правильно делал!
Юрий Иванович любил цитаты. По случаю напомню одну, из Мартина Лютера: Hier stehe ich und ich каnn nicht anderes. Что на всех языках означает: «На том стою и не могу иначе». И без восклицательного знака в приведенной цитате!
— На мой взгляд, Юрий Иванович уставал не от того, что ставил перед ЛОРКом задачу, так сказать, исторического масштаба. Он разочаровывался не в ЛОРКе или не столько в ЛОРКе, сколько в том, что по обе стороны упомянутого вами канала или моста — культура как основа диалога, как фундамент строительства политики оказалась почти никому не нужна.
— Да, на каком–то этапе попытка умиротворения, поливания масла на бушующие волны, наверное, неосознанно была тем методом, путем, которым двигался ЛОРК все это время в поисках диалога. С временными остановками. ЛОРК не демонстративно, а скорее бессознательно пытался и пытается доказать, что существует не только фундаментальное понятие «свой–чужой», но и такие элементы в периодической системе ценностей, как «добро», «справедливость», «движение к истине», «третий путь»… «Третий путь? — говорили ему. — Вы что, опять забыли, что есть только «свои» и «чужие». А остальное — от лукавого! А вы — кто?! Свои среди чужих, чужие среди своих? Непонятно кто». И потому ясно, что ты на каком–то этапе естественным образом изгоняешься из одного общества, на каком–то — из другого. Становишься изгоем, иногда гордым, иногда не очень гордым.
— И вы, и Юрий Иванович занимались исследованием русской культуры Латвии до войны. Сравнима ли ситуация ЛОРКа с тогдашними русскими культурными организациями?
— В 20–е годы в русской эмиграции, отчасти по образцу старой России, началось строительство культурных обществ. И в Латвии возникло Просветительное общество с широкими культурными задачами. Возглавлял общество человек по фамилии Тихоницкий (Елпифидор Михайлович Тихоницкий (1875–1942) — педагог, руководитель Рижского русского просветительного общества, организатор Дней русской культуры в Латвии, депутат 2–го Сейма. — В. А.). Довольно скоро выяснилось, что у этого культурного движения существует мощная оппозиция в лице как старшего поколения, так и в особенности молодого. Оппозиция заявляла, что культурное движение прежде всего должно быть основано на национальной идее. Согласиться с этим Тихоницкому было сложно, поскольку культурное движение, которое он представлял, не было мононациональным. Началось противостояние. Просветительное общество приглашало на лекции либеральных деятелей. Приезжал в Ригу Милюков (Павел Николаевич Милюков (1859–1943) — русский политик, историк, публицист, идеолог российского либерализма. — В. А.), которому во время выступления в Риге в 1927 году нанес пощечину молодой человек по фамилии Адеркас. В правой эмиграции было модно так или иначе оскорблять Милюкова. Правые, не желая появления в Риге бывшей российской либеральной профессуры, первоначально заявляли, что пришлые лекторы здесь вообще не нужны, а потом, в борьбе с либерализмом, стали приглашать с лекциями, например, Ильина (Иван Александрович Ильин (1873–1954) — русский философ, писатель, монархист, славянофил. — В. А.), имевшего в Риге большой успех. Противостояние между левым и правым крылом российской эмиграции в Латвии продолжалось довольно долго, практически до той поры, когда активные деятели и левых, и правых кругов в 1940–1941 годах были арестованы. Тихоницкий, конечно, оказался в числе репрессированных, поскольку и советская власть не признавала культуру как способ объединения людей, народов, наций.
Любопытно, что в ситуации переворота 1934 года значительная часть русского населения поддержала диктаторские установки Улманиса. Даже сторонники монархии, которые довольно иронически относились к Латвии как к государству, не могу сказать — с восторгом, но с пониманием приняли Карлиса Улманиса как представителя мягкого авторитаризма. Идея сильной руки, отрицательное отношение к либерально–демократической «болтовне» находили понимание не только в правых кругах русской части населения Латвии. Позднее, когда выявилось, что тоталитарные тенденции распростирают свои щупальца на все стороны жизни, в том числе и русской, возникла тихая (громко говорить уже было нельзя) оппозиция. Но, повторюсь, первоначально идея сильной руки частью русского общества Латвии весьма приветствовалась.
— Если есть ЛОРК, значит, есть и русская культура Латвии. Она тут что — более европейская, чем в России? То есть ей, в отличие от российского пространства, более присущи, например, те черты, которые Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал компонентами европейской культуры: личностный характер, восприимчивость к другим культурам, свобода самовыражения?
— Да, так казалось, по крайней мере, когда русский человек из Латвии оказывался в России, ему могли сказать — какие–то вы не такие. Я думаю, что ситуация в Прибалтике в какой–то степени способствовала прививке, по меньшей мере восприимчивости к другим культурам. Но мне кажется, что те дефиниции, которые назвал Дмитрий Сергеевич, характеризуют общество вне давления сиюминутных исторических обстоятельств. Когда включается исторический пресс, очень многое исчезает, выдавливается. У меня есть знакомый мальчик всего двух лет. И вот на днях как–то заметил, что он держит в руках ежика — не то резинового, не то тряпичного. Страстно прижимает его к себе и не менее страстно говорит: «Я хочу обидеть ежика!»
— А вы что этим хотите сказать?
— То, что русскоязычная община Латвии сегодня, по–моему, находится в положении этого мальчика, который хочет обидеть ежика, чтобы восстановить какое–то мифическое психологическое равновесие.